ИРИНА Г. МИКАЙЛОВА

 

СУБЪЕКТ ИДЕИ КУЛЬТУРЫ В МЕЖПОЛЮСНОМ ПРОСТРАНСТВЕ

ДУАЛЬНЫХ ОППОЗИЦИЙ

(КРЕАТИВНЫЙ ЧЕЛОВЕК И ВЛАСТЬ)

(Аннотация на монографию И. Г. Микайловой «Эдда как учение о пра-идеалах / И.Г.Микайлова. – М.: Новый Центр, 2007. – 224С.)

 

Актуальность подхода к креативному человеку как субъекту идеи культуры,  обусловленная динамизмом подхода к проблеме нового синтеза с новым результатом при решении проблем динамики цивилизационного выбора, способствует новой актуализации синтеза идеалов не только в качестве культурного, но и социального процесса. Непрекращающееся ни на мгновение обогащение результатов этого синтеза, свидетельствующее о постоянно нарастающем сдвиге культурных ценностей, активизирует трансформацию культурной основы любой деятельности, направленной на служение как этическим и эстетическим, так и утилитарным идеалам, и ориентированной на синтез в качестве культурного основания.

Именно эта культурная трансформация, как наглядно демонстрируется в исследовании И. Г. Микайловой, вызванная ожесточенной борьбой разрушающихся и вновь формирующихся идеалов, обусловливает постоянные качественные сдвиги в субъекте (включая сдвиг культурных смыслов), способствуя его саморазвитию и подтверждая гипотезу о том, что развитие общества служит не чем иным, как производным саморазвития субъекта, вследствие динамических изменений этических и эстетических идеалов культуры, в свою очередь, служащих производным креативных способностей субъекта.

Осмысление субъекта общества как креативного субъекта идеи культуры, а креативной личности – как социокультурного субъекта, с одной стороны, и решение обусловленной этим проблемы воспроизводства культурного опыта креативного человечества, с другой, потребовало от автора детального обоснования того, что все культуры, без исключения, рассматриваемые в качестве производного реализации свободной воли креативного человека к созданию произведений, характеризуются динамикой своего развития, постоянно пребывая в процессе своего воспроизводства, переосмысления, новой интерпретации и нового синтеза.

За решением подобной задачи автор обратился к производным эддического и скальдического творчества переходного периода IХ-ХIвв., которые бы позволили  осветить динамический процесс развития скандинавской культуры, межполюсное пространство дуальных оппозиций которой занимает креативный человек. В своем  исследовании И. Г. Микайлова использовала такую прогрессивную методологию, как закон самоорганизации этических и эстетических идеалов¹ и метод дуальных оппозиций, разработанный К. Леви-Строссом² для примитивных культур и развитый автором применительно к анализу динамических культур.³ Как известно, дуальная оппозиция в качестве методологической основы мышления служит одним из древнейших открытий человечества, а ее философско-методологический принцип требует обязательного учета при анализе культуры единства ее собственных противоположных принципов, поскольку основу метода дуальных оппозиций составляет именно понятие о взаимопроникновении-взаимоотталкивании смыслов, концентрирующихся на полюсах дуальной оппозиции.

Хотя дуальная оппозиция является абстракцией (в качестве базы для потенциально бесконечной конкретизации смыслов, зафиксированных в дуальной оппозиции), И. Г. Микайлова использовала ее для описания механизма динамики культуры и сдвига культурных ценностей в переходный период социокультурной эволюции в Скандинавии IХ-ХIвв. Именно поэтому анализ производных эддического и скальдического творчества ориентирован на фиксацию каждой точки межполюсного пространства дуальных оппозиций, где протекает культурный процесс, субъектом которого неизбежно становится креативный человек.

И. Г. Микайлова детально характеризует  кардинальный блок дуальных оппозиций переходного периода развития скандинавской культуры, важнейшей из которых служит дуальная оппозиция с разрушающимися идеалами догосударственной (клановой) организации жизни и вновь формирующимися идеалами государственной организации на противоположных полюсах, пространство между которыми занимает креативный человек.

Исследование показывает, каким образом принципиальное различие двух форм организации обусловило различия присущих им культур: догосударственной, отличающейся отсутствием у членов сообщества предпосылок к формированию способности оперировать абстракциями, не соотносимыми с культурным опытом, накопленным в соответствии с поведенческими пра-стереотипами замкнутых локальных миров, и государственной. При этом, автору удается проследить основные вехи трехсотлетнего процесса трансформации догосударственной формы культуры в государственную.

На конкретных примерах в исследовании демонстрируется, что до тех пор, пока в догосударственной культуре Скандинавии не сформировалось представление о ценности государства, разделяемое народом, большое общество (королевство с единоличной властью конунга) как целостный организм не могло ни быть образовано, ни, тем более, воспроизводить себя, поскольку догосударственная культура препятствовала, с одной стороны, развитию способности членов сообщества к абстрактному мышлению, а с другой, – дифференциации индивидуального «Я» и коллективного «Мы», частных, групповых и коллективных интересов сообщества.

Автор убедительно доказывает, что актуальность формирования новой формы государственной культуры была обусловлена не только потребностью в развитии способности оперировать абстракциями, но и, прежде всего, требованием сдвига ценностей догосударственной культуры. Вновь формируемые ценности государственной культуры не обладали способностью быть органично инкорпорированными в ценности архаичных локальных миров, не вызвав социокультурного раскола, вследствие ожесточенной борьбы разрушающихся идеалов догосударственной культуры с формирующимися и утверждающимися идеалами новой, государственной культуры.

Как подтверждают результаты исследования И. Г. Микайловой, преодолеть подобный раскол посредством усиления одного полюса (власти), а именно за счет давления со стороны государства на межполюсное пространство, занимаемое членами сообщества (народом), представлялось едва ли осуществимым. Интеграция догосударственных общностей в государство требовала неизбежного согласия их членов в качестве базы для достижения диалога оппозиционных культур,⁴ обеспечивавшего законность государственной власти и тех, кто персонифицировал ее в глазах членов сообщества (народа), которым предстояло возложить на себя исполнение навязанных им обязательств.

Автор демонстрирует, как в Скандинавии насаждалась идея единовластного правления, предполагавшая единовластного правителя (в качестве персонификации государственной власти), соединенного с абстракцией государства. В исследовании обосновывается, что только подобное совмещение могло обеспечить преемственность связи единовластного правителя в лице конунга со старейшиной клана. И поскольку такая форма огосударствления догосударственной культуры предполагала двухполюсный (с участием народа), а не однополюсный (персональный) принцип реализации власти, на первое время в качестве промежуточной формы во вновь формирующемся в Скандинавии христианском государстве был сохранен Тинг (всенародное вече). Подобный институт прямого народоуправления, способный функционировать только в ограниченном пространстве, при сравнительно небольшой численности населения, просуществовал, однако, всего два столетия и был своевременно аннулирован. Тем самым, исследование подтверждает, что в отличие от русской государственности, в становлении и эволюции которой народные собрания сыграли особую роль,⁵ ни один из подобных институтов в Скандинавии не сохранился.

Исследуя производные творчества скандинавских скальдов, автор анализирует основные сложности, с которыми столкнулись раннегосударственные христианские образования в Скандинавии. В частности, наряду с социокультурным расколом, серьезным препятствием служило усложнение легитимации полномочий власти и привилегий страты, составлявшей государственный аппарат и отсутствовавшей в догосударственных укладах, поскольку ни одна догосударственная культура не имела промежуточного статуса между вождем и другими членами клана. Автор показывает, что преодоление подобного препятствия, занявшее около двух столетий, стало возможным посредством сакрализации конунгов в качестве единовластных правителей производных от Богов, подобно Инглингам⁶. При этом, абстракция общего для всех, нового Бога-Воина  Христа способствовала разрушению языческих идеалов и качественному сдвигу культурных ценностей, идеологически укрепляющих вновь сформированный социум.⁷ Тем не менее, отсутствие самодостаточности новой государственной культуры, сопровождаемое стратегической нестабильностью, обусловило третью, весьма сложную проблему, вставшую перед христианизованными государствами Скандинавии, а именно, необходимость урегулирования отношений между общественными группами, утратившими статус объектов догосударственной формы организации и осознавшими себя субъектами вновь сформированного государства и его культуры.

И. Г. Микайлова показывает, насколько это новое, христианизованное государство нуждалось в заимствованиях опыта, накопленного догосударственной культурой с присущими ей этическими и эстетическими идеалами. Производным подобных заимствований и стал сдвиг ценностей догосударственной культуры с и их смысловой трансформацией.⁸ В частности, механизм легитимации власти посредством побед и делегитимации посредством поражений (культ побед), служащий производным догосударственной культуры, подтвердил свою дееспособность не только в скандинавских государствах. Более того, государственная консолидация посредством апелляции к образу реального или вымышленного врага также восходила к дуальной оппозиции догосударственной культуры: «Свои – чужие», – в которой «чужие» (не принадлежащие данному клану) считались врагами и подлежали истреблению.⁹

Принцип милитаризации жизненного уклада членов сообщества также служил заимствованием догосударственной формы организации, поведенческие стереотипы которой исключали как понятия разграничения состояний войны и мира, так и представления о разнице между воином и мирным поселенцем. Поведенческие стереотипы клана, базирующиеся на идеалах пра-предков, руководствовались законом кровной мести, требующим от любого члена клана заботы о процветании, могуществе и славе рода. Каждый член клана, причастный к обиде, нанесенной любому из его членов,  был обязан взяться за оружие. Наглядной иллюстрацией служат крестьянин Хрейдмар и его сыновья, Регин и Фафнир, мстящие Богам: Одину, Хёниру и Локи, – за смерть сына и брата Оттера, в обличье выдры убитого Локи.¹⁰ Однако ни крестьянин Хрейдмар, ни его сыновья не были дружинниками (профессиональными воинами), но всего лишь мирными поселенцами, бондами, в момент оскорбления, согласно закону кровной мести, взявшими в руки оружие (которым владели все бонды, без исключения) для исполнения кровавого  долга во славу рода.

Милитаризация жизненного уклада касалась и женщин как полноправных представителей родовой общности. Наглядным примером может служить Гудрун, мстящая не своим братьям, Гуннару и Хогни, за убийство ими ее мужа Сигурда и маленького сына Зигфрида, но за убийство этих братьев, – убийц ее мужа и ребенка, – королю Атли, второму мужу Гудрун.¹¹

Таким образом, И. Г. Микайлова наглядно демонстрирует, что в догосударственной форме организации каждый член клана, будь то мужчина или женщина, исполнял  функцию воина, служа неотъемлемым элементом военной организации общины. Подобный принцип милитаризации повседневной жизни мирных поселенцев не исключал, однако, наличия такого важного института догосударственной формы организации власти, как дружина, способствовавшая мобилизации личностных ресурсов наиболее сильных и талантливых людей, подобно скальдам-воинам, служивших конунгу, формированию их индивидуального сознания и выделению его из коллективного родового сознания.

Тем самым, в исследовании прослеживается, как в переходный период социокультурной эволюции в Скандинавии именно скальды, эта малочисленная страта воинов-поэтов, изыскали возможность преодоления родового сознания и родового уклада. Лучше других членов сообщества понимая, что за принятием новой веры последуют радикальные изменения существующей системы отношений между конунгом и его дружиной,  скальды-воины сумели осознать, что в том случае, если конунга-объединителя,  стремящегося к богоустановленной власти государя – помазанника Бога, заставить считаться с принципами военно-демократического дружинного братства, в котором вождь был первым среди равных, можно смело провозглашать принципы нового уклада с их возможностью развития способностей к воспроизводству культуры, к самоопределению.

Итак, результаты исследования производных эддического и скальдического творчества подтвердили, что переходный период социокультурной эволюции в Скандинавии характеризовался формированием новой, христианской государственности на основе догосударственной, доосевой (языческой) культуры, трансформируемой в новую, синтетическую, в качестве производного языческой и христианской культур.

В исследовании показывается, что в то время как догосударственную стадию развития скандинавских народов отличала клановая форма организации жизни, общности скандинавских земель переходного периода социокультурной эволюции возглавлялись конунгами, разделявшими функции управления с Тингом, всенародным вечем, – двумя полюсами дуальной оппозиции догосударственной формы организации власти. И. Г. Микайлова обращает особое внимание на то, что к началу переходного периода уже были сформированы предпосылки для создания субъектов государственности и последующего синтеза языческой и христианской культур и присущих им идеалов, синтеза, нацеленного на интеграцию замкнутых локальных миров в большое сообщество. Христианское государство достаточно быстро сумело реализовать ликвидацию кланов в качестве социокультурных субъектов. При этом, догосударственная, языческая культура с присущими ей пра-идеалами подверглась смысловой трансформации, производным которой послужил сдвиг ценностей языческой культуры. Именно посредством  сдвига ценностей догосударственной, языческой культуры скандинавские государственные новообразования сумели преодолеть грозивший им социокультурный раскол между архаичной доосевой культурой и вновь формирующейся государственной, христианской культурой.

Анализируя место и роль Тинга, всенародное веча, действовавшего в соответствии с поведенческими стереотипами догосударственной культуры, в объединении земель в Скандинавии христианскими конунгами, И. Г. Микайлова фиксирует внимание на том, что, хотя Тинг успешно выступил в качестве независимой возможности легитимации королевской власти, вторым институтом власти в Скандинавии он так и не стал (чего не скажешь о роли народного веча в Российской истории¹²). Автор подчеркивает, что конунг-правитель и в переходный период продолжал сохранять присущую ему в догосударственной форме функцию вождя клана, подобно Одину, Тору и Фрейру, обеспечивавшим гарантию права и процветания членов сообщества, находящихся под их покровительством.¹³  В отличие от Киевской Руси, где вече присвоило себе право призывать и изгонять князей, в Скандинавии Тинг никоим образом не воспринимался в качестве сакрального института власти.¹⁴  И, действительно, автор демонстрирует, что  христианские конунги Скандинавии не только отчетливо осознавали опасность роста вечевой активности, способной углубить фундаментальные изъяны новой государственности, вместо того, чтобы их устранять, но и сумели распознать западню подобного принципа двойной легитимации власти с ее ограниченными возможностями любого тинга, способного влиять на лидера государства, руководствуясь локальными интересами сообщества. Осмыслив неспособность Тинга развиваться в направлении консолидации больших сообществ, сторонники единовластия устремились к разрушению авторитарно-вечевого государственного идеала, оппозиционного принципу единовластия и препятствовавшего его трансформации в авторитарно-монархический, вследствие воспроизводства традиций родового правления.

Исследуя производные скальдического творчества, И. Г. Микайлова последовательно прослеживает процесс дифференциации верховной власти и повседневного быта членов сообщества переходного периода с одновременной фиксацией в их сознании абстрактных представлений о новой, недоступной для непосредственного созерцания целостности.

Результаты анализа производных творчества скальдов-маргиналов подтвердили авторскую гипотезу о том, что именно в переходный период в Скандинавии начали закладываться традиции гражданской и профессиональной самоорганизации, носившей  военно-торговый характер, истоки которой восходили к скальдам-воинам, членам дружины конунга. (Подобный тип самоорганизации наблюдался как в княжеских дружинах Киевской Руси, так и в среде древнерусских купцов, входивших в такие дружины.¹⁵) Песни и воинские доблести известных скальдов-воинов, служивших  удачливым христианским конунгам-объединителям и в качестве дружинников и поэтов прославлявших нового Бога-Воина Христа и новые христианские идеалы, были бесспорным приобретением в борьбе за единовластие.

В исследовании обосновывается, что конунги – объединители скандинавских земель осознавали, что образование государства требовало от его будущих подданных (народа) формирования способности к освоению абстракции общего интереса, доминирующего над частными интересами локальных общностей, и в качестве залога безопасности формирующегося государства осознаваемого как собственный. Автор показывает углубляющийся процесс дифференциации членов нового сообщества, нашедший отражение в творчестве скандинавских скальдов периода формирования новой государственности и предполагавший разделение функционально нерасчлененной, синкретичной клановой целостности на группы в зависимости от исполняемых социальных функций. Члены сообщества, подобно скальдам-воинам, способные осознавать интересы правителя как собственные, призывались, как правило, в дружины конунгов, мобилизующих их энергию во имя служения общей цели и способствовавших  образованию военной и культурной элиты, без которой не просуществовало бы ни одно государство.

И. Г. Микайлова подчеркивает, что подтверждением успешной реализации идеи национально-государственного единства в новой, формирующейся синтетической культуре Скандинавии и присущих ей новых этических идеалах служила утрата актуальности понятия о «чужих» в качестве  живого товара и рыночной ценности. Благодаря малочисленной страте скальдов-маргиналов, подобно Эгилю Скаллагримсону, переосмысливших христианские добродетели, формирующейся в Скандинавии государственности удалось своевременно переориентировать идеологию перманентной войны. Обеспечив мобилизацию личностных ресурсов, единовластие сумело  переосмыслить отвагу и таланты скальдов в качестве привилегированной, профессиональной военной и культурной силы, профессиональных воинов и субъектов идеи культуры, к концу переходного периода трансформировавшихся в составляющее основу государства рыцарское сословие, связанное с государством правовыми обязательствами (в отличие от древнерусской власти, не сумевшей трансформировать привилегированное профессиональное воинство, каковым являлись княжеские дружины, в государствообразующее сословие, связанное с государством правовыми обязательствами¹⁶).

И. Г. Микайлова особо отмечает, что ценность формирующейся в Скандинавии государственности осознавалась и провозглашалась именно малочисленной стратой скальдов-воинов, служивших глашатаями идей правителя, насаждаемых его дружине и другим членам сообщества. И даже несмотря на то, что стереотип взаимопроникновения двух полюсов стабильной власти (элитного и народного) в Скандинавии всё же был сформирован, конунгам (в отличие от Киевской Руси¹⁷), тем не менее, удалось искоренить Тинг, в качестве народного вечевого полюса неспособный трансформироваться в институт государственного типа.

Исследование подтвердило, что идеология мира, а не перманентной войны (как в Киевской Руси¹⁸), целесообразно заложенная в основание скандинавской государственности, успешно препятствовала абсолютизации свободы воинов дружины, связанных с правителем фиксированными обязательствами. При этом, именно  относительная (а не абсолютная, как в случае дружинников Киевского периода¹⁹) свобода, регулируемая взаимными правовыми обязательствами, успешно воспроизводила государственное сознание и личностный ресурс, служащий ресурсом государственности. И если догосударственная форма организации практически исключала любое проявление индивидуального сознания, то переходный период предоставил качественно новые возможности для развития индивидуальных профессионально-личностных ресурсов и их использования в государственной сфере, что, в свою очередь, способствовало дифференциации военной, торговой, ремесленной и церковной видов деятельности. Тем самым, благодаря дружинам конунгов, служившим своеобразным эмбрионом будущей армии скандинавских королей, были заложены необходимые предпосылки для формирования профессиональной военной элиты, чуждой догосударственной культуре с присущей ей нерасчлененностью функций земледельца и воина.

Анализ производных скальдического творчества переходного периода  социокультурной эволюции показал, что из догосударственного состояния Скандинавия  вступила в раннегосударственное, культурно и исторически сумев преодолеть локальную клановую организацию жизни и учредить первый институт государственного типа в лице королей скандинавских государств и центры государственной власти в столицах этих стран. Тем самым, был реализован переход от идеи власти конунгов, основанной на праве сильного, к идее легитимации власти, наследуемой по праву рождения.

В исследовании на конкретных примерах прослеживается, как абстракция христианского Бога, служившая носителем культурного потенциала, способствовала дальнейшему развитию закладываемых в переходный период социокультурной эволюции основ новой, христианской государственности. Являясь единственно возможным способом укрепления и духовной консолидации государственной общности, христианизация сделалась надежным гарантом сакрального статуса конунга-объединителя, как помазанника Бога, активно способствуя не только утрате политического влияния вождями кланов, но и последующему исчезновению самих кланов. Именно в переходный период получила свое развитие новая, синтетическая, христианская культура, служившая укреплению основ государственности и возведению культурного фундамента, которого эта государственность была лишена.

Как подчеркивает автор в заключении, специфика развития скандинавской государственности состояла в том, что осевая абстракция нового христианского Бога сумела избежать альтернативы абстракции универсального юридического закона. Конунги-объединители оказались способными осознать, что консолидирующий потенциал христианского Бога вряд ли доказал бы свою функциональность при  отсутствии действующих правовых механизмов. Более того, посредством устранения одного полюса власти: народно-вечевого (Тинг), – и сохранения другого полюса:  авторитарного, в лице конунга, призванного служить воплощением общегосударственного начала, – скандинавская государственность избавилась от социокультурного раскола большого организационно формирующегося сообщества. В отличие от Киевского князя, попавшего в зависимость от Киевского веча,²⁰ правители формирующихся скандинавских государств сумели вовремя устранить двухполюсную модель власти, реализация которой в масштабах государства лишала власти правителя авторитарного полюса.

В исследовании обосновывается, что именно формирующиеся синтетические идеалы и обусловленные ими новые культурные ценности, служившие производным феномена двоеверия, позволили скандинавам преодолеть раскол духовной жизни членов сообщества на языческий и христианский полюса. Вследствие удачно достигнутой меры синтеза между двумя полюсами дуальной оппозиции языческой и христианской культур, Скандинавии удалось избежать сосуществования языческого и христианского уровней культурного развития, от которого не сумела своевременно избавиться Киевская Русь.²¹

Итак, заключает И. Г. Микайлова, переходный период социокультурной эволюции в Скандинавии заложил все необходимые предпосылки для формирования и развития современной городской цивилизации, послужившей мощным импульсом для дальнейшего развития внутренних рынков и гражданских свобод западного христианского мира и залогом формирования конституционно-правовой государственности Скандинавии.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

¹ Михайлова И. Г. Художественное моделирование как фактор фантастического видения реальности / И.Г.Михайлова. – СПб.: Б&К, 2005. – С.67-71.

² См.: Lévi-Strauss, C. Myth and Meaning / С.Lévi-Strauss. – New York: Schocken Books, 1978.– Р.54;

Lévi-Strauss, C. The Savage Mind / С.Lévi-Strauss. – Chicago: University of Chicago Press,1966.– Р.21.

³ Ахиезер, А.С., Микайлова, И.Г. Специфика цивилизации и искусства / А.С.Ахиезер, И.Г.Микайлова // Искусство в контексте цивилизационной идентичности. – М.: Гос.институт искусствознания, 2006. – С.210-229.

⁴  Ахиезер, А.С. Возможен ли диалог цивилизаций? / А.С.Ахиезер // Цивилизации.  Вып.7. Диалог культур и цивилизаций. – М.: Наука, 2006. – С.41-42.

⁵ Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? / А.Ахиезер, И.Клямкин, И.Яковенко. – М.: Новое издательство, 2005. – С.21.

⁶  Marmier M.X. Histoire de la Scandinavie. Danemark, Suède et Norvège / М.Х.Marmier. – Paris: Alcan, 1921. – Р.16-32.

⁷  Микайлова И. Г. Эдда как учение о пра-идеалах / И. Г.Микайлова. – М.: Новый Центр, 2006. – С.149-152; 163-166; 175-180; 188-192; 196-199; 209.

⁸   Там же, С.135-208.

⁹   Там же, С. 210.

¹⁰   Там же, С.199-211.

¹¹  Там же, С.201-204.

¹² Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? / А.Ахиезер, И.Клямкин, И.Яковенко. – М.: Новое издательство, 2005. – С.56.

¹³  Marmier M.X. Histoire de la Scandinavie. Danemark, Suède et Norvège / М.Х.Marmier. – Paris: Alcan, 1921. – Р.16-32.

¹⁴ Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? / А.Ахиезер, И.Клямкин, И.Яковенко. – М.: Новое издательство, 2005. – С.57.

¹⁵  Там же, С.72.

¹⁶  Там же, С.66.

¹⁷ Там же, С.69.

¹⁸ Там же, С.66.

¹⁹ Там же, С.66.

²⁰ Там же, С.85.

²¹ Там же, С.88.