Мой аналитический метод специфичен. Я допускаю, что культура, как она развивается сама по себе, так сказать объективно (лучше говорить о той степени объективности, которую позволяет допустить наша субъективность, осуществляющая процедуру объективации), анализ писателями этой культуры, анализ Акимовой произведений этих писателей и мой анализ и культуры и произведений писателей и текста Акимовой  тяготеют к тождеству на основании логики одной и той же субъективности. Какой? Конечно, моей как результата моей рефлексии, точнее моей способности повышать мою способность к рефлексии. Но не только. Субъективность моей рефлексии это часть и той субъективности, которая содержится в любой культуре как заданность и которая пронизывает  все ее уровни: и материальную культуру, и менталитет человека, и мышление писателей, анализирующее эти формы культуры как объекты, и текст Акимовой, который нацелен на объективацию всего вышеупомянутого, и мою способность к анализу и синтезу.

Примерно также анализирует тексты и Татьяна Акимова – герой моего комментария: «Одним из показателей ценностного уровня культуры на данном этапе является состояние литературы, и далеко не последнюю роль при этом играет образ современной творческой личности, запечатлевающийся писателями на страницах художественных произведений. Так, писатель, творческая личность, формирует ценностные установки читателей через изображение определенного жизненного кредо героя». Тяготение методологий – моей и Акимовой и, как нам обоим кажется, анализируемых нами писателей к тождеству, как основание логики моего анализа позволяет мне приступить к обсуждению доклада Акимовой.

Представление доклада Акимовой. Свой доклад Татьяна Ивановна начинает со слов: «Современное общество получило оценку «больного», «нестабильного», разделяющегося на мелкие социальные группы, общество, которое не может сформировать полноценную яркую личность. Примером тому служат произведения современных авторов, выводящих в своих произведениях героя с нестабильной психикой, потерянных, замкнутых на своих проблемах и отчужденных от общества. Чаще всего им оказывается личность, невостребованная социальными и общественными институтами». Этот вывод дотрагивается до такого в душе русского человека, которого лучше не касаться, настолько оно кровоточит и болит. Это тип вывода, который не принят в российском литературоведении. К масштабу, глубине и последствиям такого вывода литературовед всегда идет трудно и еще труднее формулирует его, мучительно подбирая правильные слова. Теоретик, способный сделать такой вывод, способен приблизиться к  уровню анализа пионеров этого вывода – Пушкину и Лермонтову, которые, ища основания для нового типа мышления, формировали логику великой русской литературы. С точки зрения нравственности этот вывод свидетельствует о кризисном состоянии русской культуры, ее неспособности найти альтернативу гибнущей традиционности и поэтому это страшный вывод. Среди многочисленных мыльных пузырей партийно-церковного оптимизма это редкий сегодня вывод, но это честный вывод. Стоит он много. Попробуем взвесить его ценность на литературных и одновременно социокультурных весах.

Итак, повторим – Россия это «больное общество, которое не может сформировать полноценную личность». В одной фразе два определения – патологическое общество и патологическая личность. Это очень ответственное и очень рискованное заявление. Лезвие идеологической бритвы. И по этому лезвию идет не только Татьяна Акимова. По нему идет вся великая русская литература. Оценка современной литературы это обобщение, корнями уходящее в основания пушкинско-лермонтовской мыслительной тенденции: «Произведения современных авторов выводят в своих произведениях героя с нестабильной психикой, потерянных, замкнутых на своих проблемах и отчужденных от общества»; современного литературного героя, по Акимовой, можно понять через анализ «больного состояния творческой личности». Это – констатация психической, культурной неполноценности как наиболее характерной черты патологии личности в России. Обжигающее обобщение. Оно для нашего общества как красная тряпка для быка, но и оно не ново. Этот вывод мощно начался в литературе с лермонтовского «Героя нашего времени», гоголевского человека «ни то, ни се» и его «мертвых душ», набрал силу в произведениях Гончарова, Тургенева и достиг пика  в творчестве Достоевского, Чехова. Акимова пишет о глубоком расколе между личностью и обществом – личность в России не востребована обществом. Невостребованность порождает и в обществе и в личности процессы маргинализации. Вывод о маргинализации основной в «Мастере и Маргарите» Булгакова. И Акимова продолжает его в своем анализе – анализ социокультурного конфликта и смысла маргинализации одна из горячих точек работы нашего семинара.

Маргинализация как утрата сложившихся ценностей и неспособность сформировать альтернативу. Как же литература писателей старшего поколения (Королев, Рыбаков, Поляков), по Акимовой, оценивает суть болезни российского общества? Она в том, что в людях происходит «ломка прежней системы ценностей» (В. Рыбаков. Не успеть./ «Нева».1989. № 12) – «все разрушено, не завершено, невозвратно оставлено в прошлом». Писатели этого поколения указывают на утрату сложившихся ценностей в обществе: идеи служения обществу, верности идеалам, почитание религиозных святынь оказываются отодвинутыми в сторону из-за потребности материального обеспечения, результатов действия, скорее «животных» законов общежития, чем человеческих. Растерянность и «лишнесть» царят во внутреннем мире  русских людей, о чем говорят писатели старшего поколения. Она дополняется растерянностью и «лишнестью», о которой говорят молодые писатели.

«Интеллектуальный герой оказывается невостребованным современными институтами, более того, выброшенным из современности, лишенным права на самореализацию» (роман: М. Бутов Свобода / Новый мир, 1999, №1-2; повесть: И. Кочергин. Помощник китайца./ Знамя, 2002, №11). Герой Бутова «не знает, как применить свои способности, не понимает, что ему нужно». Героиня романа Г. Щербаковой «Актриса и милиционер» (1999), «воспринимая современную ситуацию как абсурд, не может реализовать свой талант, не может жить, всецело отдавая себя искусству. Высокие духовные ценности: любовь, искусство, жертвенность, – становятся мелкими, смешными, устаревшими». Противоречие современной героини между «мешком с деньгами» и «тягой к прекрасному» (повесть: Ю. Поляков. Подземный художник./Нева, 2002, №11) разрешается через трагедию. Еще одна трагедия - появление у человека крыльев, символа новой культуры, ведет к разрушению культуры – разрыву с семьей и «улет» в неизвестность. В результате  «утрачивают актуальность вера в Бога, идея служения обществу, а вместо верности своей профессии остается инерция прежней социальной роли, заданность поведения».

Утрата личностью традиционных ценностей как жизненная катастрофа, осмысливаемая в творчестве писателей старшего поколения, и неспособность личности найти альтернативные ценности как жизненная катастрофа, осмысливаемая в творчестве писателей младшего поколения, сливаются в безнадежности, безальтернативности, безвыходности, бездуховности: «Образу маргинальной личности, созданному старшим коллегой, противостоит мифологическая личность, изображенная молодым автором», - таков неутешительный вывод Акимовой.  Вывод писателей и Акимовой о перманентной катастрофе это наиболее необходимый для развития России, наиболее сложный, наиболее опасный и, к сожалению, самый неблагодарный вид писательско-литературоведческой рефлексии.

Анализ смысла маргинализации в типологии писательско-литературоведческой рефлексии. Один из ведущих философов и культурологов страны Вадим Розин (Институт философии РАН) в своем докладе на нашем семинаре «Размышления о повести Галины Щербаковой «История Устиньи Собакиной, которой не было» или один типичный сценарий из жизни российского маргинала конца ХХ, начала ХХI столетия» сказал, что высоко ценит направление в литературе, которое он именует «уважением к человеку», и называет авторов – Ольга Славникова и другие, особенно, Людмила Улицкая. На научной конференции по малым социальным группам в Фольклорном центре РАН (декабрь 2006, Москва) мы с Розиным разошлись во мнениях: он считал, что «уважительная» тенденция в русской литературе сегодня основная, я считал,  что основной является критическая тенденция. Мы оба были не правы – российское литературоведение сегодня даже не приблизилось к количественному анализу художественной литературы. А без такого анализа спор по вопросу о том, какой способ писательского мышления более репрезентативен, не имеет под собой основания.  Тем не менее, наш спор показал необходимость внимательно отнестись ко всем способам писательской рефлексии, потому что через свои различия порождая новое многообразие, писатели формируют смысл нового всеобщего в русской культуре.

1) Значение «уважительного» направления в том, что писатели пытаются осмыслить сущность свободы, которую наше общество достигло после распада КПСС, СССР и краха марксизма-ленинизма как единственного основания мышления всех времен и народов. Писатели этого направления купаются в новых правах человека, в праве на новое многообразие, в смысле личности, пытающейся отрефлексировать новые границы своей свободы. Конечно, такая литература нужна. Она конструктивна, занимательна, поучительна. Оппозиционность уверенно отодвинута на периферию  мышления – легкие уколы, брюзжание, фига в кармане.  Основная задача в ином – осмыслить себя в условиях новых возможностей. Но динамика в представлении о личности и обществе у Славниковой-Улицкой минимальная, их анализ российского менталитета почти статичен. И с гражданской совестью у этих авторов тоже все в порядке. Процесса маргинализации русской культуры как бы не существует.

2) Другое направление – расширение представления о человеке, как субъекте традиционности. Например, В. Сорокин – романы «Голубое сало», «Норма», «Путь Бро», «День опричника», множество рассказов, и Э. Лимонов – роман «Это я, Эдичка!».  В основе этого направления лежит  тоска об утраченном рае, плачь, вопль, стон по поводу того, что жизнь слишком сложна и противоречива и что в ней выживают только те, кто сумел приспособиться, адекватно измениться.  Такая литература, конечно, нужна. Потому  что она отражает самочувствие подавляющего большинства населения России в условиях реформ. Основная задача этой литературы – показать, что русский человек не такой, каким его изображала пушкинско-лермонтовская мыслительная тенденция, что нет в нем ни «гения чистой красоты», ни красоты, которая может спасти мир, ни способности любить как основания способности быть личностью, и что одновременно он не такой, каким изображала  его партийно-народническая тенденция в русской литературе. Он гораздо более природен, дик, звероподобен, животноподобен, скотоподобен, стихиен, примитивен, докультурен, утопичен и революционен, гораздо более ориентирован на насилие, убийство и разрушение, патологичен, гораздо дальше отстоит от достижений современной цивилизации и гораздо менее способен к рациональному мышлению, чем это принято было до сих пор думать. Можно ли назвать это направление в писательской рефлексии архаизацией? Да. Это призыв назад. От того уровня свободы, который начал формироваться в стране после распада СССР. И это направление отражает процессы архаизации российского общества, развернувшиеся в стране в последние годы.

Тем не менее, я придаю значение этим писателям. Они, как никто, показывают сущность того, что можно назвать русскостью. Эти писатели  показывают нам такие архаичные пласты российского менталитета, такую глубину махровой маргинальности русской культуры и такую меру недоразвитости нашего общества, о существовании которых мы лишь догадывались.

3) Еще одно направление – критика архаики русской культуры, ее маргинальной сущности, поиск альтернативы. Это Г. Щербакова – например, три ее повести в сборнике «Время ландшафтных дизайнов», Т. Толстая – роман «Кысь», В. Пелевин – все творчество без исключений, В. Ерофеев – роман «Энциклопедия русской души». Татьяна Акимова добавляет в этот список еще ряд произведений современных писателей.

Этих писателей не удовлетворяет достигнутый русским человеком уровень свободы. Им хочется большего. И они находят аргументы своей оппозиционности в поиске путей развития русской культуры, в необходимости большей динамики ее развития. Пелевина и Толстую осеняет самокритичная конструктивность логики образа лермонтовского Демона.

Одновременно критика архаики культуры разворачивается по вопросу о неспособности русского человека к синтезу внутренних противоречий на основе ценности личности. Речь идет о разрушении старых оснований и неспособности выстроить новые. Эта неспособность ведет к циклическому обострению метания личности между полюсами старого и нового и гибельного застревания в «сфере между» ними. Анализ больной культуры, застрявшей личности, сущности феномена маргинальности потенциально содержит в себе бесконечный оптимизм.

Этот тип анализа начался  в «Герое нашего времени» и «Мертвых душах», прошел через всю двухвековую великую русскую литературу, не захватил русской литературной критики, но в определенной степени продолжился в рефлексии Татьяны Акимовой. В этом продолжении значение типа мышления, который демонстрирует автор анализируемых тезисов.

Что дальше? «Круглый стол»?

У нас на семинаре рождается сейчас новая дискуссионная форма – «круглые столы».  Вадим Розин согласился возглавить «круглый стол», который пока неизвестно, как он его назовет, но в котором будут участвовать его коллеги, аспиранты и студенты, более пятнадцати человек, обсуждать они будут два его романа-методологии, ученикам он будет ставить  зачеты за их рецензии, а в конце прокомментирует их комментарии. Похоже, что еще один «круглый стол» создадут известный писатель Анатолий Королев и известный философ, культуролог, литературовед Игорь Кондаков (РГГУ) со своими аспирантами и студентами. Вопрос с этим «столом» в стадии проработки.  

Уверен, оба «круглых стола» привлекут внимание научной общественности, потому что их будут вести аналитики очень высокого класса. «Круглые столы» открыты для  выступлений и комментариев любых желающих высказаться.

4-страничный объем тезисов не позволил Татьяне Акимовой сказать все, что она хотела. Текст ее хорош. Правда, я не знаю, в чем разница между «социальными институтами» и «общественными институтами» в заголовке ее тезисов, а в тексте она это различие не раскрывает. Есть и другие вопросы по редакции текста. Но основные выводы, к которым она пришла, касаются наиболее фундаментальных тенденций и в русской литературе и в русской культуре. Они требуют обсуждения и апробации на как можно более широком литературном материале, поэтому могут быть началом самостоятельного направления в нашей дискуссии. Я предлагаю Татьяне Ивановне основательно поставить проблему личности в новом докладе, который может быть объемом до 40 тыс. знаков или больше, и, кто знает, может быть после этого у нас на семинаре родится еще один «круглый стол».